— Спасибо, хорошо. Нас это устраивает, — сказала Пайн.

Мужчина с задумчивым видом остановился у двери.

— Он мертв, не так ли? — не удержался он от вопроса.

Пайн на него посмотрела.

— А у вас есть основания так думать — если не считать того, что мы здесь? — спросила она.

Он пожал плечами, бросил сигарету и растоптал ее каб-луком на бетонном полу перед входом в квартиру.

— Я вас впущу, чтобы вы все осмотрели.

— Это не займет много времени, — пообещал Уоллис, глядя на маленькую квартирку. — Начну с ванной комнаты.

— Кладовка, — сказала Блюм, открывая дверь и засовывая внутрь голову.

Ларедо посмотрел на Пайн.

— Значит, нам остается спальня, — сказал он.

Пайн бросила на него странный взгляд, но ничего не ответила.

Тщательный обыск занял около тридцати минут.

Уоллис не нашел ничего необычного в ванной комнате: все лекарства, лежавшие в шкафчике, официально продавались в аптеке.

Пайн и Ларедо перерыли спальню, но ничего там не обнаружили.

Однако Блюм сопутствовала удача в кладовой, и она выложила часть своих находок на постель.

— Вы только посмотрите, — сказал Уоллис, когда они уставились на женскую одежду, нижнее белье, туфли и сумочки, которые Блюм сложила на кровати.

— Все это похоже на дорогие вещи для выступлений, — заметила Пайн.

Она взяла одно из платьев и туфли, которые к нему подходили.

— Согласна, — кивнула Блюм. — И вещи совсем не дешевые. Первоклассный материал и работа.

— И он живет в такой дыре? — сказал Уоллис.

— Вероятно, тратит все деньги на одежду, — пошутил Ларедо.

Пайн взяла белые трусики.

— Может быть, его именно за это вышвырнули из армии, — предположила она.

— У меня возникла такая же мысль, — добавила Блюм.

— Я думал, в армии придерживаются схемы «не говори, не спрашивай» в том, что касается гомосексуалистов, — сказал Уоллис.

— Теперь такого закона нет, — заметила Пайн. — Тем не менее, из того, что у него есть такие вещи, еще не следует, что он гомосексуалист. Давайте не будем спешить с выводами. Не исключено, что они принадлежат кому-то другому. Может быть, здесь жила женщина.

— Возможно, Гиллеспи был трансвеститом, — добавила Блюм. — Если так, это может объяснить, почему его отправили в отставку на таких условиях: возможно, опасались судебного процесса. Или просто хотели дать ему понять, как они относятся к таким вещам.

— Какого дьявола? — возмутилась Пайн. — Если он способен хорошо выполнять свою работу, остальное не имеет значения.

— Возможно, он привлекал внимание в своем подразделении, — вмешался Уоллис. — Или совершил что-то еще. Не следует отказывать армии в презумпции невиновности.

— Ну, Гиллеспи мог работать в одном из клубов поблизости, — сказала Пайн. — И, если он был голубым, в Саванне есть где развернуться.

— Откуда вы знаете? — удивился Уоллис.

— Я бывала здесь прежде, — объяснила Пайн. — И, если знаешь, где искать, флюиды заметить достаточно легко.

— Для такого привлекательного города, как Саванна, — чопорно добавила Блюм, — кто бы мог подумать?

— Я лишь старый пердун, но я не понимаю таких вещей, — признался Уоллис. — Однако мой девиз: живи и давай жить другим.

— Парень, убивший Гиллеспи, очевидно, не разделяет ваших взглядов, — заметила Пайн. — А теперь давайте еще раз поговорим с управляющим.

— Зачем? — удивился Уоллис.

— Я практически уверена, что он об этом знает, — ответила Пайн.

— Я не верю, что пожилой мужчина голубой, — уверенно заявил Уоллис.

— Тут я не стану ничего утверждать, — продолжала Пайн. — Лишь хочу сказать, что мне кажется, он кое-что знает. Так что пойдем и посмотрим.

Глава 37

Когда они вернулись, управляющий сказал, что его зовут Кларенс Споттер, ему шестьдесят восемь лет, он живет с партнером-мужчиной, хорошо знает гей-сообщество Саванны, а также ему известно, что Гиллеспи выступал с танцевальными номерами в ночном клубе «Серебряная раковина».

Он печально покачал головой, когда ему рассказали о смерти Гиллеспи.

— Проклятье, какой ужас, — сказал Споттер. — Лейн был хорошим человеком.

— У него были друзья? — спросила Пайн. — Люди, с которыми он общался и которые могли бы нам помочь?

— Он никому не разрешал сюда приходить. Поговорите в «Раковине». Там вы можете найти тех, кому что-то известно. Андерсонвилль? — Он снова покачал головой.

— Он когда-нибудь упоминал об этом городке? — спросил Уоллис.

— Нет. Лейн некоторое время служил в армии, пока его не выперли. После этого он много путешествовал и, в конце концов, оказался здесь — во всяком случае, так он мне рассказывал. Может быть, он хотел тут осесть.

— Нам известно, что он служил в армии и ушел в отставку, — сказал Уоллис. — Но мы не знаем причин.

— Мне также ничего не известно. Но я думаю, это как-то связано с тем, кем он был. — Затем он язвительно добавил: — Наверное, армия любит, когда ее солдаты носят только штаны.

— Вы могли сразу рассказать нам все это, — заметил Уоллис.

Споттер улыбнулся.

— Конечно, мог, — сказал он. — Но я решил помолчать.

— Почему? — поинтересовался Ларедо.

— Потому что вы не сказали, что случилось с Лейном, вот почему. Если вы хотели услышать от меня всю правду, вам следовало быть более откровенными, ни о чем другом я не просил.

— Что же, это честно, — заметила Блюм.

Когда они возвращались к машине, Уоллис покачал головой.

— Никогда бы не подумал, что он гомосексуалист, — признался он. — По мне, так совсем не похож.

— А как ему следовало выглядеть? — спросила Блюм.

— Вы знаете, — проворчал Уоллис.

— Вычурно?

Уоллис пожал плечами.

— Да, я имел в виду что-то вроде этого, — сказал он.

— Моя младшая дочь лесбиянка, — сказала Блюм. — Я об этом не знала, пока ей не исполнилось двадцать два. Может быть, мне следовало раньше поискать в ней вычурность.

— Уже почти шесть часов, — сказала Пайн, когда они сели в машину. — Мы можем поехать в клуб и попытаться поговорить с кем-нибудь, пока там мало посетителей. Вы согласны? — спросила она, глядя на Уоллиса.

— Пожалуй, — отозвался он.

— Есть какие-то проблемы? — поинтересовалась Пайн.

— Нет, никаких, — ответил Уоллис.

— Мир достаточно велик, чтобы в нем жили самые разные люди, — заявила Пайн.

— Проклятье, мне это известно, — проворчал Уоллис. — И я имел возможность лично наблюдать это разнообразие. Просто ЛГБ, или как там их называют сокращенно, сбивают меня с толку.

— ЛГБТ, — поправила его Блюм. — Лесбиянки, геи, бисексуалы, трансгендеры, но и другие буквы по желанию могут прибавляться.

— Вот видите, об этом я и говорю, — ответил Уоллис. — Как нормальный человек может такое понять?

— Но вы и не должны, — сказала Блюм. — Это для тех, кто связывает себя с такими группами. Думаю, у них не возникает проблем с самоопределением.

Когда Уоллис в недоумении на нее посмотрел, Блюм добавила:

— Просто думайте о себе так: вы, вне всякого сомнения, ГМ.

— Я кто? — спросил смущенный Уоллис.

— Гетеросексуальный мужчина, — ответила Пайн. — Полагаю, это вы не забудете?

— Я тот, кто я есть. Как я могу такое забыть?

— Тогда вам должны быть понятны слова Кэрол.

Уоллис заморгал, а потом кивнул.

— Да… ну, пожалуй, я понял после ваших объяснений.

— Что же, «Серебряная раковина», мы идем к тебе, — сказала Блюм.

Они за двадцать минут доехали от многоквартирного дома до «Серебряной раковины», расположившейся в двухэтажном кирпичном здании, которое стояло на углу территории, переживавшей, мягко выражаясь, «переходный период».

— Ну, теперь я понимаю, почему его так называют, — сказала Блюм, когда увидела заведение в окно машины.

Одну из стен украшала фреска с изображением огромной серебряной раковины двустворчатого моллюска.

— Интересно, что это символизирует? — нервно спросил Уоллис.